Город наваливается улицами и шумом. Валентин выходит. Потом Вилли. Потом Козоле.

II

Я целый день бродил по лесу и, усталый, завернул на маленький постоялый двор, попросив комнату на ночь. Постель готова, но спать не хочется. Я сажусь к окну и слушаю шорохи весенней ночи.

Из-за деревьев крадучись наползают тени, из леса доносятся крики, как будто там раненые. Я спокойно, трезво смотрю в темноту, потому что больше не боюсь прошлого. Я смотрю ему прямо в погасшие глаза, не опуская взгляда. Я даже иду ему навстречу, отправляя мысли назад, в блиндажи и воронки; и, вернувшись, они уже не несут с собой страха и ужаса, напротив, силу и волю.

Я ждал грозы, которая спасла и вырвала бы меня оттуда, однако все произошло тихо, я даже ничего не почувствовал. Но произошло. Пока я корчился от отчаяния, думая, что все кончено, оно прорастало. Я думал, прощание – это всегда конец, а теперь знаю: зарождение – это тоже прощание. Это тоже значит уходить. И конца тут быть не может.

Часть моего существа служила разрушению, сражалась на стороне ненависти, вражды, убийства. Но во мне осталась жизнь, а это уже почти цель и путь. Хочу трудиться над собой, хочу быть готовым, хочу занять руки, мысли, хочу не надуваться индюком, а идти дальше, даже если иногда тянет остаться. Много нужно построить, исправить, есть над чем работать, есть что копать, доставая засыпанное землей в годы гранат и пулеметов. Необязательно каждому быть первопроходцем, понадобятся и руки послабее, силы поменьше. Там я буду искать свое место. Тогда мертвые умолкнут, и прошлое будет не преследовать меня, а помогать.

Как все просто, и как много времени потребовалось на поиски. И возможно, я так и заблудился бы на подступах, пал жертвой проволочных колец и детонаторов, если бы смерть Людвига ракетой не осветила нам местность и не указала путь. Видя, как река нашего единства, воля мощно наивной, уцелевшей на грани смерти жизни, вместо того чтобы сметать отжившие формы полуправды и себялюбия, вместо того чтобы искать новые берега, утопала в трясине забвения, погружалась в болото пустых фраз, уходила в песок связей, хлопот и профессий, мы приходили в отчаяние. Сегодня я знаю, что, может быть, все в жизни только подготовка, единичные действия, во множестве клеточек и канальцев, всему свое место; и так же, как клеткам и каналам дерева нужно лишь подхватить и передать дальше стремящиеся наверх токи, так, наверно, и здесь когда-нибудь зашумит освещенная солнцем листва, древесная крона, свобода. Я хочу начать.

Это будет иначе, чем мы мечтали в детстве, иначе, чем ожидали после лет, проведенных там. Это будет такой же путь, как и другие, местами каменистый, местами ровный, с пробоинами, деревнями, полями, путь труда. Я буду один. Может, порой и найдется попутчик, но, наверное, не навсегда. Может, не раз, когда слишком устанут плечи, мне придется снимать ранец, в недоумении стоять на перекрестках, медлить у границ, чуть отступать, спотыкаться, падать; но я снова буду вставать, лежать не останусь, я хочу идти дальше не оборачиваясь. Может, я никогда не буду абсолютно счастлив, может, война убила эту возможность и я навсегда останусь как бы сторонним, нигде не почувствую себя дома; но я не буду и абсолютно несчастлив, потому что всегда найдется что-то, что меня поддержит, пусть лишь мои руки, дерево, дыхание земли.

Токи поднимаются по стволам; с легким щелчком лопаются почки; и мрак заполняет шепот зарождения. В комнате ночь и луна. В комнате жизнь. Потрескивает мебель, постукивает стол, постанывает шкаф. Деревья повалили много лет назад, обстругали, склеили, сделали полезные предметы, стулья и кровати, но каждой весной, в ночь устремляющихся вверх токов, в них снова что-то бурлит, они просыпаются, потягиваются, они уже не инструмент, не стул, не целесообразность, они снова причастны потокам и течениям мира. Под ногами у меня скрипят, двигаются половицы, под руками трещит подоконник, а возле дороги у дома даже потрескавшаяся, трухлявая липа выбрасывает крепкие коричневые почки. Через несколько недель на ней будут такие же шелковисто-зеленые листочки, как и на широко раскинувшихся ветвях укрывающих ее своею тенью платанов.